фото Андрей Осипов
– Когда вы начали писать?
– В 14.
– Вы определенно знали, что станете писателем?
– Да. Сейчас каждый второй может назвать себя писателем, но далеко не каждый им является. Надо понимать, что творчество – это механизм работы с миром. Возможно, моя судьба могла сложиться иначе: картины бы писал или музыку, но это и есть ядерная составляющая моего «Я». Писать мне необходимо. Литература, если она опирается на высокий уровень, меняет людей. Моя литература возвращает человека из индустриального бытия в первобытность, но часто люди видят в моих стихах то, чего там нет:
Там – мой двойник с раззявленным в крике ртом.
Там меня ждет в подворотне нож мертвеца.
Там гуляет в ночи не один фантом.
Там – здоровяк со шрамом на пол-лица.
Там фонари истязают бедняжку-тьму,
Щуря под кепкой единственный желтый глаз.
Там – моя участь, но я ее не приму.
Там я останусь, но только не в этот раз.
– Что вам уже удалось?
– Мне 23. Я не доучился в Хабаровске на переводчика с японского языка, сейчас в Магадане доучиваюсь на филфаке, учу английский-немецкий. В Москве жил, где был частью клуба ленивых поэтов. Часто перемещаюсь, меняя среду. Писателю надо постоянно искать новое, жить где придется. География путешествий должна быть широкой, иначе о чем можно написать?
В интернете публикуюсь. В наше время даже в журналах не так выгодно публиковаться, как в сети. Хотя я и издал на собственные средства два сборника стихов (второй, третий сборники), даже три, первый был несерьезным. У меня готово два романа. Сейчас пишется третий. Многое я выкладываю в открытый доступ – nebel.mybb.ru. Я четко понимаю, что писательством редко удается хорошо заработать, но именно поэтому продолжаю писать. Мне нравится процесс.
Я никогда не брал ни копейки за свои книги. Это больше, чем суеверие для меня. Когда писатель продает свои произведения, он, по сути, предает себя. Это очень радикальная позиция. Но ведь поэт всегда работал за вино и хлеб. И если тебе выплатили Нобелевскую премию по литературе бутылками с винищем и караваями хлеба, то ты молодец.
– О чем ваша проза?
– Я испытываю особое наслаждение, вырисовывая протагониста, заставляя людей верить ему, сопереживать. И потом подводить читателя к понимаю того, что протагонист и вся его свора друзей – полные отморозки. Это сближает мои миры с реальностью.
Если ты пишешь прозу, то тебе необходимо разбираться в людях, просчитывать их ходы, действия. Твой персонаж не марионетка, а человек, которого ты запустил в свой мир и наблюдаешь, как он действует. И далеко не всегда можно понять, по какому причудливому маршруту пойдет его логика, но это надо заметить. Произвол со стороны персонажа рождает «черные дыры» в сюжете, когда писатель нарушает придуманные им самим правила мира.
Первый роман – городское фэнтези, выстроенное по совершенно кондовому сюжету, но роман получился другим (относительно классического городского фэнтези). «Другой» – это отличное слово. Второй роман – вновь фэнтези – крайне низовой жанр. Но моя задача – сделать эти вещи ценными в литературном плане, другими.
Мне лишь надо вовремя остановиться, а то ведь можно терзать, кромсать роман бесконечно. И он от этого будет только хуже. Какие-то очаровательные шероховатости зачастую придают шарм произведению. У меня, как и в кино, всегда есть дырка в визуальном плане, которая позволяет читателю самому совместить факты и понять сюжет.
В творчестве есть термин «писательское предвидение», когда ответ прилетает к тебе откуда-то из ноосферы, иначе объяснить не могу. И вот вокруг этого предвидения крутится моя проза, да и поэзия.
– Поэзия?
– Для меня поэзия – это нечто, что не относится к рациональной картине мира. Это все темное, все наболевшее, все злое, но при этом все красивое. В этом плане она сродни женщине. Именно поэтому у женщины, и у мужчины разная поэзия, разные темы.
Роберт Грейвс – писатель, который для меня как библия – книга книг, говорил, что есть только одна поэтическая тема, одна-единственная – это жизнь в смерти и смерть в жизни. Все. Мне это близко.
Эта тема была и в первобытном обществе, когда люди прыгали у костра, была она, и когда скальды писали свои эпосы, была она даже тогда, когда сказители придумывали русские былины. Если в стихотворении есть хотя бы крупица этого человеческого космоса, то оно обречено быть хорошим. Я стараюсь найти истинную поэзию, найти эту тему и развернуть ее на полную мощь, то есть сделать так, чтобы это стихотворение было эталоном. Как, например, венок сонетов «Лунария» Максимилиана Волошина.
Вершина мастерства – писать просто о сложном. Одна из моих микрозадач на пути к идеалу – повторить успех Шекспира: использовать как можно больше разных терминов в разных ситуациях. Хотя я сознательно избавляюсь от непонятных лексем в своих стихах, а вот редкие слова рождают необычные метафоры, например «бриганды» – наемные войска французов и англичан периода Столетней войны, или «Оленье сердце», которые я и использую в творчестве. Согласитесь, они очень красиво смотрятся в поэзии, хотя и требуют аккуратного использования.
Кстати, «Оленье солнце» – это стихотворение латиноамериканского поэта Эдуардо Карранса, которого я совсем недавно для себя открыл. Стих о мальчике, который стоит на балконе и смотрит, как красное солнце заходит за горизонт, солнце прочерчивают ветки, и кажется, как будто бы это оленьи рога. Богатый образный ряд стихотворения и его глубина заставили меня пересмотреть все свое отношение к поэзии. Один стих способен изменить мир вокруг. Я в это верю.
Арсений Гарипов
фото Андрей Осипов
Вера нужна поэзии. Как вы это ни называйте: музой, апостолом, голосом свыше, служение искусству – ты ее любишь, ты ее хочешь, ты никогда ее не получишь. Самый распоследний христианин, когда пишет свои вещи, мало чем отличался от шамана, который опился мухоморного настоя и взывал к хтоническим подземным богам. Результат-то один – отличное стихотворение, проникнутое духом божественного.
Современное общество обладает огромным литературным багажом, из которого тугой струей льются лишь бесчисленные бездарные стихи. Сейчас, как никогда, есть все для того, чтобы поэзия пережила свой расцвет заново. Но этого не происходит. А повторять пройденное не имеет смысла. Мы все давно стоим на плечах гигантов. Очевидно, многие этого не понимают.
– Как это понять?
– Научить писать нельзя. Можно привить хороший вкус, но его нельзя привить, если ты разбираешь зыбкие вещи. Тут нет объективных критериев оценки. Для меня поэзия – это инструмент манипуляции сознанием читателя. Оно должно смещаться. И на нашем этапе, на этапе новичков, неважно, куда оно смещается: в гнев, в радость, в смех или даже в отрицание.
В поэзии, как нигде, нельзя лить воду. Это я понял, к слову, совсем недавно. Каждая строка и каждая строфа должна иметь в себе концентрированную мысль. У каждого есть свой механизм работы, или, может быть, борьбы с реальностью, и каждый приходит к этому своим путем. Этому нигде не учат. Люди сейчас не собираются даже, попросту нет никакой общей идеи для встречи. Именно поэтому мы с друзьями Митей Максимюком и Димой Андреевым решили организовать литературный клуб.
– Два слова о литклубе.
– На самом деле литклуб – это толпа матерящихся подростков, которая читает хулиганские стихи. И это по-своему здорово. База Северо-Восточного госуниверситета (СВГУ) прекрасно для этого подходит. Мы не стали ограничивать наш круг только студентами, позвали и старшеклассников.
Собираемся раз в неделю, человек 6–7. Приходят поэты и музыканты. Обычно встречи начинаются с моей получасовой лекции на разные темы: про тенденции, переводы, создание персонажа, поиск сюжета, где и как публиковаться… А дальше мы анализируем чье-то стихотворение. Разбираем явные ошибки: кривые рифмы, сбитый темпоритм. Все основано на общем ощущении, опыте и на доле фатума.
Отражение одного из собраний магаданского литклуба
Недавно приглашали к себе отличного поэта – Вадима Сахибгоряева. Такие встречи смягчают удар будущих ошибок. Да и в Магадане много выдающихся писателей, и все они доступны.
Для многих клуб стал отличной площадкой для встреч. Хотя мы и не взращиваем великих писателей. Я лишь делюсь опытом с ребятами и хочу, чтобы их внутренний потенциал развивался в нужном направлении, а качество их произведений не скатилось в количество. Все прозаично. Но теперь всякий раз, когда я приунываю и думаю, что делать дальше, я говорю себе: «Надо палить годноту́». Без этого никуда.
Андрей Осипов
