.jpg)
В «Новой газете» вышел большой репортаж члена СПЧ Леонида Никитинского о выездном заседании межведомственной рабочей группы по увековечению памяти жертв политических репрессий».
Сюда члены СПЧ привезли передвижную выставку «Стена скорби», а также совершили путешествие по остовам Колымских лагерей.
«До лагеря Бутугычаг мы ехали автобусом 4 часа — километров 80 по асфальту, а дальше по грунтовому серпантину между сопок и еще час — через ручей и вверх по редколесью на «вахтовке» (это КамАЗ, у которого вместо кузова фургончик). Заключенные же (и конвой) попадали сюда так: если из Москвы, то в товарных до Находки — это в лучшем случае месяц; дальше ждать на пересылке, пока соберется караван; если не шторма и не льды, тогда, изблевав все нутро в качке, в трюмах они плыли до бухты Нагаева неделю; после карантина в Магадане доезжали на грузовиках (пока сами не построили вторую дорогу, по которой мы и приехали) вверх по карте почти до самой Якутии; там пересаживались на самодельные баржи и сплавлялись 5 дней по рекам; а там еще километров 100 пешком — вот и Бутугычаг. Этапы шли и шли, пока не замерзала бухта, поэтому зимой (а тут она уже в октябре) — «на оленях», то есть пешком за оленями, а на нарты много не положишь», - пишет Леонид Никитинский.
В своем репортаже он говорит не столько о поездке, а об ощущении того, что собой представляла Колыма, и как народную память и народное покаяние отсюда перенести на материк.
«Нацистский и сталинский режимы объединяет то, что они сделали ставку на худшее в человеке: на чувство превосходства, что оказывается обратной стороной зависти. Но там уничтожали якобы «других», а здесь — таких же. Никто из тех, кто распоряжался чужими жизнями на Колыме, в действительности не чувствовал за собой такого права — отсюда напряженность, изматывавшая вохру не хуже, чем зэков голод и холод. Ведь здесь можно даже захватить власть и какое-то время, пока хватит патронов, соли и спичек, до смерти-зимы пожить, но только убежать отсюда уже никуда не получится…
Здесь не было «крепкой руки» в смысле немецкого «ордунга», а была лишь вечная, как мерзлота в колымских «линзах», подвешенность. Это не государство, а «вождество», неподвижное кочевье, в котором все определяется близостью к вождю, но она непрочна, как в конечном итоге и положение царя горы. Сталин не укрепил «государственность», он лишь оседлал этот топкий, как колымские болота, процесс борьбы за власть, разваливший в конце концов и само государство, и нацию надвое: ее не стало».
«…Маску впервые кто-то осквернил надписью «Сталин жив!» только в этом году. Камиль относит это на счет того, что прежние магаданцы стали освобождать жилплощадь — старики умирают, дети ищут, где теплее, а на их место «поехала трасса». Но среди тех, с кем мы встречались в Магадане, разных мнений о роли Сталина я не слышал. Потомки ли они осевших здесь зэков или «вольных» или даже вохры — какая теперь разница?»
Полную версию читайте на сайте novayagazeta.ru
