Умер поэт Александр Еременко. Ему было 70 лет

Поэт Александр Еременко умер в возрасте 70 лет, сообщает Colta, не уточняя причин смерти.

Еременко, родившийся 25 октября 1950 года в деревне Гоношиха Алтайского края, был представителем метареализма — течения в поэзии 1970-1990 годов.

В середине 1980-х он вместе с поэтами Алексеем Парщиковым и Иваном Ждановым создал неформальную литературную группу «метаметафористов».

О Господи, води меня в кино,

корми меня малиновым вареньем.

Все наши мысли сказаны давно,

и все, что будет, — будет повтореньем.

Как говорил, мешая домино,

один поэт, забытый поколеньем,

мы рушимся по правилам деленья,

так вырви мой язык — мне все равно!

Над толчеей твоих стихотворений

расставит дождик знаки ударений,

окно откроешь — а за ним темно.

Здесь каждый ген, рассчитанный, как гений,

зависит от числа соударений,

но это тоже сказано давно.

Бессонница. Гомер ушел на задний план.

Я Станцами Дзиан набит до середины.

Система всех миров похожа на наган,

работающий здесь с надежностью машины.

Блаженный барабан разбит на семь кругов,

и каждому семь раз положено развиться,

и каждую из рас, подталкивая в ров,

до света довести, как до самоубийства.

Как говорил поэт, "сквозь револьверный лай"

(заметим на полях: и сам себе пролаял)

мы входим в город-сад или в загробный рай,

ну а по-нашему - так в Малую Пралайю.

На 49 Станц всего один ответ,

и занимает он двухтомный комментарий.

Я понял, человек спускается как свет,

и каждый из миров, как выстрел, моментален.

На 49 Станц всего один прокол:

Куда плывете вы, когда бы не Елена?

Куда ни загляни - везде ее подол,

Во прахе и крови скользят ее колена.

Все стянуто ее свирепою уздою

куда ни загляни - везде ее подол.

И каждый разговор кончается - Еленой,

как говорил поэт, переменивший пол.

Но Будда нас учил: у каждого есть шанс,

никто не избежит блаженной продразверстки.

Я помню наизусть все 49 Станц,

чтобы не путать их с портвейном "777".

Когда бы не стихи, у каждого есть шанс.

Но в прорву эту все уносится со свистом:

и 220 вольт, и 49 Станц,

и даже 27 бакинских коммунистов...

Мы поедем с тобою на А и на Б

мимо цирка и речки, завернутой в медь,

где на Трубной, вернее сказать, на Трубе,

кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.

Мимо темной «России», дизайна, такси,

мимо мрачных «Известий», где воздух речист,

мимо вялотекущей бегущей строки,

как предсказанный некогда ленточный глист,

разворочена осень торпедами фар,

пограничный музей до рассвета не спит.

Лепестковыми минами взорван асфальт,

и земля до утра под ногами горит.

Мимо Герцена — кругом идет голова,

мимо Гоголя — встанешь — и некуда сесть.

Мимо чаек лихих на Грановского, 2,

Огарева, не видно, по-моему — шесть.

Мимо всех декабристов, их не сосчитать,

мимо народовольцев — и вовсе не счесть.

Часто пишется «мост», а читается — «месть»,

и летит филология к черту с моста.

Мимо Пушкина, мимо... куда нас несет?

Мимо «Тайных доктрин», мимо крымских татар,

Белорусский, Казанский, «Славянский базар»...

Вон уже еле слышно сказал комиссар:

«Мы еще поглядим, кто скорее умрет...»

На вершинах поэзии, словно сугроб,

наметает метафора пристальный склон.

Интервентская пуля, летящая в лоб,

из затылка выходит, как спутник-шпион!

Мимо Белых столбов, мимо Красных ворот.

Мимо дымных столбов, мимо траурных труб.

«Мы еще поглядим, кто скорее умрет». —

«А чего там глядеть, если ты уже труп?»

Часто пишется «труп», а читается «труд»,

где один человек разгребает завал,

и вчерашнее солнце в носилках несут

из подвала в подвал...

И вчерашнее солнце в носилках несут.

И сегодняшний бред обнажает клыки.

Только ты в этом темном раскладе — не туз.

Рифмы сбились с пути или вспять потекли.

Мимо Трубной и речки, завернутой в медь.

Кто упал, кто пропал, кто остался сидеть.

Вдоль железной резьбы по железной резьбе

мы поедем на А и на Б.