“Солженицын писал о совсем другом”: как Глеб Панфилов создал свой “карманный” Гулаг из “Одного дня Ивана Денисовича”

Первую экранизацию “Одного дня Ивана Денисовича” его автор увидел в Норвегии, где искал гипотетическое новое место жительства после высылки из СССР.

Фильм Каспара Вреде Солженицыну не понравился, хотя он и отметил старания создателей.

Из сегодняшнего дня та картина смотрится очень неплохо, не впадает в “клюкву”, а Том Кортни в главной роли и легендарный Свен Нюквист за камерой действительно выложились на совесть.

В России ситуация сложилась так, что экранизациями Солженицына “заведует” Глеб Панфилов, причем еще с 60-х, когда в его фильмографии появилась курсовая по “Случаю на станции Кочетовка”.

Вышедший в 2006 сериал “В круге первом” стал подробной киноверсией романа с отличными актерским работами, правда наряду с этим потерял динамизм и сюжетную остроту книги.

Снимать “Один день” по словам Панфилова сам он не думал, заказ поступил от канала “Россия”.

Режиссер настаивает, что в изначальном виде солженицынское произведение некиносценично, кроме “биологии и естественных нужд” материала для фильма он в нем не увидел.

Это конечно странно слышать после германовских “Лапшина” и “Хрусталева”, где собственно сюжет довольно прост, но главное содержание – воздух и вещный мир эпохи. 

Такой киноязык идеален для “Одного дня”, где "каждая деталь важна и на своем месте" (Ахматова) – от номера Щ-854 до ложки из еще более страшной лагерной Усть-Ижмы, где Иван Денисович провел самые ужасные военные годы.

В итоге Панфилов дописал и переписал рассказ в соответствии со своим видением, практически не оставив камня на камне от оригинала.

В его изложении, в 1941 Иван Денисович Шухов, тракторист МТС,  закончил краткие артиллерийские курсы, получил звание старшего сержанта и стал командиром противотанковой пушки.

С парада 7 ноября шуховский расчет отправляют на позиции под Москвой, где после недолго боя и контузии, его берут в плен немцы (Солженицын за такое же устроил в “Архипелаге” выволочку шолоховской “Судьбе человека”, бессознание - самый “некриминальный” случай попадания в плен, чтобы только обойти эту острую проблему.

По тексту Шухов попал в плен из окружения второй Ударной армии Власова в 1942, хотя естественно, прямым текстом это не сказано).

Офицер вермахта (видимо из русских дворян или интеллигентов, “мать – урожденная москвичка”) гонит пленных разминировать дорогу, а выжившим предлагает работу в Германии или свободу для перехода обратно – сам по себе эпизод за гранью всякого подобия действительности.

Шухов с напарником чудом доходят до конца, переходят к своим, а через несколько дней их арестовывают.

Дальше события выруливают ближе к тексту Солженицына, но Панфилов игнорирует общую канву рассказа, как в сюжетных построениях, так и в деталях.

Начать с героев: один из собригадников Шухова, фитиль и шакал Фетюков, вылизывающий миски, внезапно кончает самоубийством (сам актер абсолютно не попадает в образ, да и по комплекции никак не тянет на доходягу) – ничем не мотивированный поступок, видимо придуманный для придания большего драматизма лагерной действительности.

Но он лишь показывает, что режиссер не может передать подневольную тяжесть существование в зоне иначе, как прямолинейными сюжетными ходами бить зрителя в лоб.

Молодому Гопчику, который посажен за помощь бендеровцам, Панфилов придумывает (из соображений (само)цензуры?) не настолько страшный проступок по нынешней политической погоде - крамольное высказывание про правительство.

Удивительней иного то, что собственно бригадного труда, который вампирски высасывает жизненные силы, в фильме заметить почти невозможно.

Тот самый рабочий день, подробнейше описанный в рассказе, у Панфилова идет скороговоркой, минут 15, с длинными перерывами, ненапряженно, под смехуечки, и омрачен только тем самым нелепым суицидом Фетюкова.

Неудачи, однако, перемежаются и очень точными попаданиями в образы – кавторанг Буйновский (Михаил Хмуров), бригадир Тюрин (Сергей Карякин), Цезарь Маркович (Владимир Еремин), Павло (Максим Колесниченко).

Из редких удачных находок постановщика: отличная сцена как Шухов делит свою пайку под чтение вслух политинформации из газеты и молитву Алешки-баптиста. Увы, подобных ярких находок потом почти не возникает.

Заглавный герой фильма, как можно было понять уже с первых кадров (и навязчивого закадрового объяснения - фрагменты, написанные Панфиловым, слабо стыкуются с чисто солженицынскими пассажами), не имеет ни одного соприкосновения со своим книжным прототипом, начиная от мировидения и до внешности.

Неграмотный и незлобивый крестьянин, простой солдат, а после зэк, прошедший десять лет лагерей, чуть не умерший, “зубов половины нет и плешь на голове”- такое описание слабо вяжется с человеком, которого играет Филипп Янковский.

Киношный Шухов не просто Иван Денисыч из деревни, а скорее интеллигент в первом поколении, к крестьянской жизни не тяготеющий, и думающий лишь о дочках – “Катюше и Лизоньке” (вся эта добавочная линия с детьми отдает пошлым сентиментализмом и сделана настолько штампованно, что неловко за постановщика).

Тщательно воссоздавая лагерный быт, режиссер тем не менее прокалывается на существенных деталях – в первую очередь, упорно называя лагерем, а не лагпунктом, тот пяток бараков, которые показывают в кадре.

С самого начала зловещий Гулаг низведен до карманного уровня (нельзя не отметить, что в английском фильме лагерь был действительно страшен и внушителен).

Самокрутки и чинарики, которые зэки курят до ногтей, в фильме неприлично огромны.

Иван Денисович весь день (!) ходит без рукавиц на тридцатиградусном морозе – утром он их хотя бы забывает впопыхах, но и потом не вспоминает. Да и вся бригада, похоже, не чувствует зимнюю лють.

У придуманного режиссером лагерного художника Николая Ивановича (подразумевается реальный прототип – Н.И. Гетман, его же картины и представлены в кадре) в мастерской под портретами Ленина-Сталина висит икона – даже при сильном благоволении начальника лагеря невозможный жест, как и полотна из лагерной жизни, написанные в зоне (новый срок без разговоров, реальный Гетман создавал их в тайне в 80-е, никому не показывая).

Отдельно: дважды у Солженицына упомянут Эйзенштейн ("Броненосец Потемкин" и "Иван Грозный") как пример постыдной работы гения на тиранию - где же как не в кино обыграть это? 

Режиссер отбрасывает и эти диалоги, хотя живой речи между зэками ему в своем сценарии не хватает (а можно и предположить, что фигура Эйзенштейна в киносреде до сих пор неприкосновенна и числится в диссидентах?).

Однако, стоит задаться вопросом, почему Глеб Панфилов так настойчиво меняет солженицынский текст, вкрапляя явные недостоверности, и о чем он ставит картину?

Судя по замыслу, режиссер решил дать некий обобщенный народный характер, стойкого мужика, который и войну вытянет, и в неволе не сломается.

При том, сделано это с налетом сказочности и притчевости – для этого появляется старица в исполнении Инны Чуриковой, благословляющая и помогающая герою (образ в ткани повествования все-таки скорее искусственный).

Этими же “сказочными” правилами видимо объясняется и фантастическое везение, когда Шухов в финале выживает девять суток в морозном карцере.

Божий промысел оберегает и витает над русским человеком – главный посыл фильма, ровно то же постулировал Никита Михалков в продолжении “Утомленных солнцем”, над сценарием которых работал и Панфилов.

Правда, в “Предстоянии” и “Цитадели” было это все по-михалковски сочно, ярко и безбашенно до потери вкуса и чувства меры.

А у прославленного советского режиссера из перекроенного и в десятки раз ослабленного рассказа вышло то, что приемлемо госканалу “Россия”: набор главных скреп. Война с бравыми героями, Сталин на мавзолее, немного нестрашного Гулага как образца для критики перегибов на местах, счастливое оттепельно-застойное время, с нами Бог, дети и семья, в эфир после “Вестей недели”.

Но Солженицын писал о совсем другом.